— Или станут протекторатами. Ну и Россия немало потеряет — сомневаюсь, что страна сможет при таких раскладах удержать Туркестан и сохранить влияние в Маньчжурии.

— Все так, но у нас парадокс на парадоксе. С одной стороны, кого ни спроси — военная служба слишком дорого обходится, несмотря на выделяемые военведом деньги. С другой — все против отмены обязательности службы, поскольку это уравняет с “мужиками”.

— А если казачьи привилегии распространить на всех?

— То же самое, исчезнет разница, гордиться станет нечем.

И с землей парадокс — земля в казачьих областях уже социализирована прямо-таки по эсеровской программе, она вся в общественном пользовании, ей владеет войско в целом. Но казаки против социализации, это же придется наделять понаехов-иногородних, а их кое-где до половины населения округов. И это при том, что на одного казака куда больше земли, чем в среднем по России — десятин до тридцати. Обычное дело, и рыбку съесть, и косточкой не уколоться — от службы освободить, но землю не отдадим. Под это и всякие теории о самобытности и отдельном народе, мол, мы не русские, мы от хазар. И опять же парадокс — кто крестится и говорит по русски, тот русский, неважно от кого произошел. От мери и прочих угро-финнов — русские, от половцев — тоже русские, от бурят — русские, от прочих народов, включая персов, шотландцев и бог его знает кого еще, попавшего на Русь — русские. Только вот от хазар почему-то не русские. Наверное, хазары некачественные попались, подпорченные. Вон, сравнить с нынешними чалдонами или поморами — у них куда больше оснований считать себя отдельными народами. Но — не сложилось, как не сложилось и у казаков. Да, предпосылки были и при другом раскладе на геополитической карте могла, могла возникнуть отдельная страна.

Да мало ли чего могло возникнуть, мало ли чего в веках растворилось — Булгария, Новгородчина, Великая Пермь, и это только навскидку что вспомнилось. А тянуть за уши эдакое самоопределение означает дробить Россию на пару десятков мелких государств. Поморию, Чалдонию, Татарию, Казакию и Дворянию, последнюю специально для монархистов. Тут выбор простой — либо ничего не дробить, либо все, а на это мы пойтить не могем.

И давить казаков, как большевики, тоже нельзя, от казачьего самоуправления до Советов — рукой подать, да еще при общности земли, грех такой потенциал не использовать.

— Главная проблема, как я вижу, Миша, это иногородние. Их много, они самим фактом сословного разделения оказываются в контрах с казаками.

— Это, кстати, еще один аргумент против теории “отдельного народа”. Пока были сами по себе — всех беглых принимали и в казаки верстали без вопросов. А как только стали сословием — все, шалишь, ты иногородний и хрен тебе, а не земля и вольности.

— Как-то так. Но сейчас на Дону голоса за то, что иногородних в третьем поколении можно наделять землей.

— А до второго поколения дожать можно?

— В малоземельных округах вполне. Там, кстати, и артелей гораздо больше, — Болдырев потянулся, потер спину и скривился.

— Что, спина?

— Да, слишком много сижу.

— Давайте-ка я тебя к Яну Цзюмину отправлю, два часа и ты как новый.

— Времени жаль.

— А себя не жаль?

Лавр хмыкнул и вернулся к теме.

— Я вот твои книжечки почитал, про классовую борьбу и прочее. Так если там все верно, то мне кажется, что с казаками вообще не надо ничего делать, сами справятся.

— Это как?

— Ну так разделение же не только с иногородними, еще и простые казаки с верхушкой, дворянство казачье и так далее. Тем, кто на земле трудится все это политическое самоопределение без нужды, только нагрузка станет больше — военвед же перестанет за коня, справу и винтовку платить, а налоги местные вынь да положь. А вот тем, кто наверху да, интересно отделиться. Чтобы в набольшие начальники выйти.

Может, и так, классовая война все порешает, причем на Дону как бы не проще всего — и артели есть, и Ростов город рабочий, и Донецкий округ шахтерский… Уральцев и оренбуржцев немного, лишь бы дорогу в Туркестан не перекрывали, что решается десятком бронепоездов. Терек — зуб даю, будут заняты разборками с горцами, Кубань тоже. Значит — на самотек, своих поддерживать, противников подталкивать к дроблению и размежеванию, в крупные конфликты не влезать. Кровь… да, будет. Но если специально не давить — ее будет меньше в разы.

У ворот прогудел клаксон, хлопнула калитка и через несколько мгновений к нам присоединился Собко, красный от натуги.

— Вот, — сообщил он, с грохотом ставя на стол нечто, завернутое в промасленную бумагу. — Тяжелая, зараза!

Стол, подтверждая его слова, печально скрипнул.

— Сделал? — обрадованно спросил я.

— Да чего тут делать, ты бы и сам справился.

— Ага, вот только председателю Моссовета делать больше нечего.

— Ой-ой-ой, какие мы важные!

Взаимные шпыняния прервал Болдырев, резонно предложивший показать содержимое. Василий Петрович развязал веревочки, снял бумагу и представил на наше обозрение пудовую железяку с ребрами, дырками и укосами.

— И как это работает? — генерал попытался приподнять изделие, но вовремя вспомнил про спину и оставил его на столе.

— Как я понимаю, колесо наезжает вот сюда, следом реборда и вот этот бортик направляет ее в сторону.

Собко важно кивнул, подтверждая сказанное.

— Так поезд его просто вперед протащит, нет?

— Нет, Лавр, смотри: вот отверстия, они такие же, как на стыковой накладке, крепится на болтах, стоит насмерть. Так, Вася?

— Так. Мы испытывали, работает безупречно.

Вещь немного сложнее молотка, технологична до безумия — в любой сельской кузнице сделать можно. Колесосбрасывающий башмак, в рельсовой войне штука покруче динамитного заряда — колесные тележки одна за одной слетают с пути, если в правильном месте установить, то весь поезд можно под откос одним махом завалить. Чем и займутся отдельные команды Болдырева, а то, похоже, затеянное Временным правительством наступление кончится плохо.

Глава 8

Лето 1917

— Идет, — Митя опустил бинокль и махнул рукой.

Никакой надобности в сигнале уже не было — высокий султан дыма пыхал над деревьями, закрывающими поворот, а гудок, пусть и слабо слышный, чуткие уши уловили минут пять тому назад.

— Хорошо закрепил?

— Обижаете, Дмитрий Михайлович, не впервой замужем, — оскалился во все тридцать два зуба Петька, пулеметчик, сорвиголова, как и все в группе.

Снова свистнул и показался из-за леска паровоз, за которым на рельсах покачивался эшелон. Справа-слева от Мити по редкой цепи прошло шевеление — залегшие разведчики отдельной команды охотников в последний раз смахивали несуществующие веточки с вещмешков, служивших опорами для винтовок.

Вытянув вагоны на прямую, локомотив прибавил хода, до точки встречи осталось не больше километра. Вот эти минуты давались труднее всего — когда ты ждешь состав, можно сидеть, курить, да хоть встать и пройтись, а сейчас нужно лежать и не высовываться. Митя на всякий случай прикрыл бинокль ладонью сверху, чтобы не дай бог не пустить зайчика, и последний раз взглянул на паровоз. Все в порядке, в будке немцы, военные. Едут и смеются, пряники жуют, на дорогу смотрят изредка. Да и что там увидишь — с недавних пор группа взяла за правило мазать клинья глиной, под цвет балласта и шпал. Опять же, место было выбрано так, чтобы на него падала редкая тень, и в ее мерцании разглядеть закладку ой как непросто даже без маскировки.

Уловить момент наезда первым колесом, как всегда, не удалось. Вот вроде все не в первый раз, все известно, все видно, но… несколько мгновений от подъема обода на клин до скрежета реборды по скосу размазывали контакт во времени и только звук металла по металлу и легкий, почти незаметный крен локомотива давал понять, что колесо сброшено.

Черная туша, продолжая двигаться вперед, добралась до клина второй парой, потом третьей и начала неумолимо закручиваться направо, под откос. Следом за ней один за одним накатывались на клин, сходили с рельс и валились туда же тендер и вагоны. Который раз Митя замечал, что картинка как бы растягивается во времени, и успевал уловить и прыжок машиниста из будки, и разрыв сцепок и жалобный гул, с которым паровоз ударялся о землю.